Неточные совпадения
Надобно признаться, дева-родильница совсем не идет
в холостую религию христианства. С нею невольно
врывается жизнь, любовь, кротость —
в вечные похороны,
в Страшный суд и
в другие ужасы церковной теодицеи.
Вообще
в это время под влиянием легенд старого замка и отрывочного чтения (
в списках) «Гайдамаков» Шевченка — романтизм старой Украины опять
врывался в мою душу, заполняя ее призраками отошедшей казацкой
жизни, такими же мертвыми, как и польские рыцари и их прекрасные дамы…
Впрочем, я с благодарностью вспоминаю об этих своеобразных состязаниях. Гимназия не умела сделать интересным преподавания, она не пыталась и не умела использовать тот избыток нервной силы и молодого темперамента, который не поглощался зубристикой и механическим посещением неинтересных классов… Можно было совершенно застыть от скуки или обратиться
в автоматический зубрильный аппарат (что со многими и случалось), если бы
в монотонную
жизнь не
врывались эпизоды этого своеобразного спорта.
Между тем там, за чертой этого заколдованного круга,
жизнь кипела, волновалась, бурлила. И вот, наконец, наступило время, когда старый наставник решился разорвать этот круг, отворить дверь теплицы, чтобы
в нее могла
ворваться свежая струя наружного воздуха.
Было время, когда «Современные известия» были самой распространенной газетой
в Москве и весьма своеобразной: с одной стороны,
в них печатались политические статьи, а с другой — они с таким же жаром
врывались в общественную городскую
жизнь и
в обывательщину. То громили «Коварный Альбион», то с не меньшим жаром обрушивались на бочки «отходников», беспокоивших по ночам Никиту Петровича Гилярова-Платонова, жившего на углу Знаменки и Антипьевского переулка,
в нижнем этаже, окнами на улицу.
Вызванное головлевской поездкой (после смерти бабушки Арины Петровны) сознание, что она «барышня», что у нее есть свое гнездо и свои могилы, что не все
в ее
жизни исчерпывается вонью и гвалтом гостиниц и постоялых дворов, что есть, наконец, убежище,
в котором ее не настигнут подлые дыханья, зараженные запахом вина и конюшни, куда не
ворвется тот «усатый», с охрипшим от перепоя голосом и воспаленными глазами (ах, что он ей говорил! какие жесты
в ее присутствии делал!), — это сознание улетучилось почти сейчас вслед за тем, как только пропало из вида Головлево.
Города становились меньше и проще, пошли леса и речки, потянулись поля и плантации кукурузы… И по мере того, как местность изменялась, как
в окна
врывался вольный ветер полей и лесов, Матвей подходил к окнам все чаще, все внимательнее присматривался к этой стране, развертывавшей перед ним, торопливо и мимолетно, мирные картины знакомой лозищанину
жизни.
Но вольный воздух и свет, вопреки всем предосторожностям погибающего самодурства,
врываются в келью Катерины, она чувствует возможность удовлетворить естественной жажде своей души и не может долее оставаться неподвижною: она рвется к новой
жизни, хотя бы пришлось умереть
в этом порыве.
Все засмеялись, возбужденные, взволнованные, как всегда волнуются люди, когда
в обычную, мирную, плохо, хорошо ли текущую
жизнь врывается убийство, кровь и смерть. И только Соловьев смеялся просто и негромко, как над чем-то действительно смешным и никакого другого смысла не имеющим; да и не так уж оно смешно, чтобы стоило раздирать рот до ушей!
Хор затянул плясовую; — Начинай же, Оленька! — закричал Палицын, — не стыдись!.. она вздрогнула; ей пришло на мысль, что она будет плясать перед убийцею отца своего; — эта мысль как молния
ворвалась в ее душу и озарила там следы минувшего; и все обиды, все несправедливости, унижения рабства, одним словом,
жизнь ее встала перед ней, как остов из гроба своего; и она почувствовала его упрек…
Наконец, не
в силах будучи выносить долее тяжелой судьбы своей, она первая заговорила о разводе. Муж пришел
в бешенство при одной мысли о том.
В первом движеньи неистовства
ворвался он к ней
в комнату с ножом и, без сомнения, заколол бы ее тут же, если бы его не схватили и не удержали.
В порыве исступленья и отчаянья он обратил нож на себя — и
в ужаснейших муках окончил
жизнь.
И вдруг
в эту тусклую, унылую и холодную пустоту, как горячий поток солнечного света,
врывается богиня
жизни и счастья — Наташа Ростова.
И вот
в царство этой мертвенно-безжизненной любви — холодной, как заоблачные пространства, — опять
врывается носительница живой, горячей
жизни — Наташа.
— Изволь, Маша, я сделаю по-твоему. Из дружбы к тебе, я
ворвался в твою тайную
жизнь насильно. Ты меня за это благодаришь теперь, ну и прекрасно. Я, вот видишь ли, враг всяких развиваний. Я не хочу
в жизни своей брать на себя роль наставника и руководителя с людьми, уже сложившимися.
Алексей Александрович
в их доме, как и всюду, вносил особое оживление и веселость. С ним вместе
врывалась в дом, если можно так выразиться, струя клокочущей петербургской
жизни.
Но когда передовой отряд, при котором он находился,
ворвался в корчмы, одиноко стоявшие
в анценском лесу и служившие шведам отводными караульнями; когда раздались
в них вопли умиравших или просивших пощады, он плакал, стонал, бросался
в ноги к русским начальникам, обнимал их колена и разными красноречивыми движениями молил о
жизни для несчастных или грозил,
в противном случае, бежать и оставить войско без проводника.
— Полно, Маша. Брось ты эти слова, никто никого не имеет права презирать! Ты могла бы сама выгнать меня за то, что я позволил себе насильно
ворваться в твою интимную
жизнь…
Там некоторые из повстанцев
ворвались в дом бывшего городничего, подполковника Лисовского, который со сна, увидев вооруженных людей, принял их за разбойников и страшно перепугался; но потом, узнав между ними знакомых помещиков, и принимая вторжение за шуточную мистификацию, шутя потянул за висевшую на груди довудцы цепь с каким-то жезлом, и чуть было
жизнью не заплатил за свою непочтительную выходку.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою
жизнь с ним, и
в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями
врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что̀ будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная
жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.